<Вступление>

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи

А только - тень огромных крыл;

Он дивным кругом очертил

Россию, заглянув ей в очи

Стеклянным взором колдуна;

Под умный говор сказки чудной

Уснуть красавице не трудно, -

И затуманилась она,

Заспав надежды, думы, страсти...

Но и под игом темных чар

Ланиты красил ей загар:

И у волшебника во власти

Она казалась полной сил,

Которые рукой железной

Зажаты в узел бесполезный...

Колдун одной рукой кадил,

И струйкой синей и кудрявой

Курился росный ладан... Но -

Он клал другой рукой костлявой

Живые души под сукно.

II

В те незапамятные годы

Был Петербург еще грозней,

Хоть не тяжеле, не серей

Под крепостью катила воды

Необозримая Нева...

Штык светил, плакали куранты,

И те же барыни и франты

Летели здесь на острова,

И так же конь чуть слышным смехом

Коню навстречу отвечал,

И черный ус, мешаясь с мехом,

Глаза и губы щекотал...

Я помню, так и я, бывало,

Летал с тобой, забыв весь свет,

Но... право, проку в этом нет,

Мой друг, и счастья в этом мало...

III

Востока страшная заря

В те годы чуть еще алела...

Чернь петербургская глазела

Подобострастно на царя...

Народ толпился в самом деле,

В медалях кучер у дверей

Тяжелых горячил коней,

Городовые на панели

Сгоняли публику... "Ура"

Заводит кто-то голосистый,

И царь - огромный, водянистый -

С семейством едет со двора...

Весна, но солнце светит глупо,

До Пасхи - целых семь недель,

А с крыш холодная капель

Уже за воротник мой тупо

Сползает, спину холодя...

Куда ни повернись, всё ветер...

"Как тошно жить на белом свете" -

Бормочешь, лужу обходя;

Собака под ноги суется,

Калоши сыщика блестят,

Вонь кислая с дворов несется,

И "князь" орет: "Халат, халат!"

И встретившись лицом с прохожим,

Ему бы в рожу наплевал,

Когда б желания того же

В его глазах не прочитал...

IV

Но перед майскими ночами

Весь город погружался в сон,

И расширялся небосклон;

Огромный месяц за плечами

Таинственно румянил лик

Перед зарей необозримой...

О, город мой неуловимый,

Зачем над бездной ты возник?..

Ты помнишь: выйдя ночью белой

Туда, где в море сфинкс глядит,

И на обтесанный гранит

Склонясь главой отяжелелой,

Ты слышать мог: вдали, вдали,

Как будто с моря, звук тревожный,

Для божьей тверди невозможный

И необычный для земли...

Провидел ты всю даль, как ангел

На шпиле крепостном; и вот -

(Сон, или явь): чудесный флот,

Широко развернувший фланги,

Внезапно заградил Неву...

И Сам Державный Основатель

Стоит на головном фрегате...

Так снилось многим наяву...

Какие ж сны тебе, Россия,

Какие бури суждены?..

Но в эти времена глухие

Не всем, конечно, снились сны...

Да и народу не бывало

На площади в сей дивный миг

(Один любовник запоздалый

Спешил, поднявши воротник...)

Но в алых струйках за кормами

Уже грядущий день сиял,

И дремлющими вымпелами

Уж ветер утренний играл,

Раскинулась необозримо

Уже кровавая заря,

Грозя Артуром и Цусимой,

Грозя Девятым января...

Третья глава

Отец лежит в "Аллее роз",

Аллея роз - улица в Варшаве

Уже с усталостью не споря,

А сына поезд мчит в мороз

От берегов родного моря...

Жандармы, рельсы, фонари,

Жаргон и пейсы вековые, -

И вот - в лучах больной зари

Задворки польские России...

Здесь всё, что было, всё, что есть,

Надуто мстительной химерой;

Коперник сам лелеет месть,

Склоняясь над пустою сферой...

"Месть! Месть!" - в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан-Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой...

Вот оттепель: блеснет живей

Край неба желтизной ленивой,

И очи панн чертя'т смелей

Свой круг ласкательный и льстивый...

Но всё, что в небе, на земле,

По-прежнему полно печалью...

Лишь рельс в Европу в мокрой мгле

Поблескивает честной сталью.

Вокзал заплеванный; дома,

Коварно преданные вьюгам;

Мост через Вислу - как тюрьма;

Отец, сраженный злым недугом, -

Всё внове баловню судеб;

Ему и в этом мире скудном

Мечтается о чем-то чудном;

Он хочет в камне видеть хлеб,

Бессмертья знак - на смертном ложе,

За тусклым светом фонаря

Ему мерещится заря

Твоя, забывший Польшу, боже! -

Что здесь он с юностью своей?

О чем у ветра жадно просит? -

Забытый лист осенних дней

Да пыль сухую ветер носит!

А ночь идет, ведя мороз,

Усталость, сонные желанья...

Как улиц гадостны названья!

Вот, наконец, "Аллея Роз"!.. -

Неповторимая минута:

Больница в сон погружена, -

Но в раме светлого окна

Стоит, оборотясь к кому-то,

Отец... и сын, едва дыша,

Глядит, глазам не доверяя...

Как будто в смутном сне душа

Его застыла молодая,

И злую мысль не отогнать:

"Он жив еще!.. В чужой Варшаве

С ним разговаривать о праве,

Юристов с ним критиковать!.."

Но всё - одной минуты дело:

Сын быстро ищет ворота

(Уже больница заперта),

Он за звонок берется смело

И входит... Лестница скрипит...

Усталый, грязный от дороги

Он по ступенькам вверх бежит

Без жалости и без тревоги...

Свеча мелькает... Господин

Загородил ему дорогу

И, всматриваясь, молвит строго:

"Вы - сын профессора?" - "Да, сын..."

Тогда (уже с любезной миной):

"Прошу вас. В пять он умер. Там..."

Отец в гробу был сух и прям.

Был нос прямой - а стал орлиный.

Был жалок этот смятый одр,

И в комнате, чужой и тесной,

Мертвец, собравшийся на смотр,

Спокойный, желтый, бессловесный...

"Он славно отдохнет теперь" -

Подумал сын, спокойным взглядом

Смотря в отво'ренную дверь...

(С ним кто-то неотлучно рядом

Глядел туда, где пламя свеч,

Под веяньем неосторожным

Склоняясь, озарит тревожно

Лик желтый, туфли, узость плеч, -

И, выпрямляясь, слабо чертит

Другие тени на стене...

А ночь стоит, стоит в окне...)

И мыслит сын: "Где ж праздник Смерти?

Отцовский лик так странно тих...

Где язвы дум, морщины муки,

Страстей, отчаянья и скуки?

Иль смерть смела бесследно их?" -

Но все утомлены. Покойник

Сегодня может спать один.

Ушли родные. Только сын

Склонен над трупом... Как разбойник,

Он хочет осторожно снять

Кольцо с руки оцепенелой...

(Неопытному трудно смело

У мертвых пальцы разгибать).

И только преклонив колени

Над самой грудью мертвеца,

Увидел он, какие тени

Легли вдоль этого лица...

Когда же с непокорных пальцев

Кольцо скользнуло в жесткий гроб,

Сын окрестил отцовский лоб,

Прочтя на нем печать скитальцев,

Гонимых по' миру судьбой...

Поправил руки, образ, свечи,

Взглянул на вскинутые плечи

И вышел, молвив: "Бог с тобой".

Да, сын любил тогда отца

Впервой - и, может быть, в последний,

Сквозь скуку панихид, обедней,

Сквозь пошлость жизни без конца...

Отец лежал не очень строго:

Торчал измятый клок волос;

Всё шире с тайною тревогой

Вскрывался глаз, сгибался нос;

Улыбка жалкая кривила

Неплотно сжатые уста...

Но разложенье - красота

Неизъяснимо победила...

Казалось, в этой красоте

Забыл он долгие обиды

И улыбался суете

Чужой военной панихиды...

А чернь старалась, как могла:

Над гробом говорили речи;

Цветками дама убрала

Его приподнятые плечи;

Потом на ребра гроба лег

Свинец полоскою бесспорной

(Чтоб он, воскреснув, встать не мог).

Потом, с печалью непритворной,

От паперти казенной прочь

Тащили гроб, давя друг друга...

Бесснежная визжала вьюга.

Злой день сменяла злая ночь.

По незнакомым площадям

Из города в пустое поле

Все шли за гробом по пятам...

Кладби'ще называлось: "Воля".

Да! Песнь о воле слышим мы,

Когда могильщик бьет лопатой

По глыбам глины желтоватой;

Когда откроют дверь тюрьмы;

Когда мы изменяем женам,

А жены - нам; когда, узнав

О поруганьи чьих-то прав,

Грозим министрам и законам

Из запертых на ключ квартир;

Когда проценты с капитала

Освободят от идеала;

Когда... - На кладбище был мир.

И впрямь пахнуло чем-то вольным:

Кончалась скука похорон,

Здесь радостный галдеж ворон

Сливался с гулом колокольным...

Как пусты ни были сердца,

Все знали: эта жизнь - сгорела...

И даже солнце поглядело

В могилу бедную отца.

Глядел и сын, найти пытаясь

Хоть в желтой яме что-нибудь...

Но всё мелькало, расплываясь,

Слепя глаза, стесняя грудь...

Три дня - как три тяжелых года!

Он чувствовал, как стынет кровь...

Людская пошлость? Иль - погода?

Или - сыновняя любовь? -

Отец от первых лет сознанья

В душе ребенка оставлял

Тяжелые воспоминанья -

Отца он никогда не знал.

Они встречались лишь случайно,

Живя в различных городах,

Столь чуждые во всех путях

(Быть может, кроме самых тайных).

Отец ходил к нему, как гость,

Согбенный, с красными кругами

Вкруг глаз. За вялыми словами

Нередко шевелилась злость...

Внушал тоску и мысли злые

Его циничный, тяжкий ум,

Грязня туман сыновних дум.

(А думы глупые, младые...)

И только добрый льстивый взор,

Бывало упадал украдкой

На сына, странною загадкой

Врываясь в нудный разговор...

Сын помнит: в детской, на диване

Сидит отец, куря и злясь;

А он, безумно расшалясь,

Верти'тся пред отцом в тумане...

Вдруг (злое, глупое дитя!) -

Как будто бес его толкает,

И он стремглав отцу вонзает

Булавку около локтя...

Растерян, побледнев от боли,

Тот дико вскрикнул...

                     Этот крик

С внезапной яркостью возник

Здесь, над могилою, на "Воле", -

И сын очнулся... Вьюги свист;

Толпа; могильщик холм ровняет;

Шуршит и бьется бурый лист...

И женщина навзрыд рыдает

Неудержимо и светло...

Никто с ней не знаком. Чело

Покрыто траурной фатою.

Что' там? Небесной красотою

Оно сияет? Или - там

Лицо старухи некрасивой,

И слезы катятся лениво

По провалившимся щекам?

И не она ль тогда в больнице

Гроб вместе с сыном стерегла?..

Вот, не открыв лица, ушла...

Чужой народ кругом толпится...

И жаль отца, безмерно жаль:

Он тоже получил от детства

Флобера странное наследство -

Education sentimentale.

Education sentimentale -         чувствительное воспитание (франц.);

От панихид и от обедней

Избавлен сын; но в отчий дом

Идет он. Мы туда пойдем

За ним и бросим взгляд последний

На жизнь отца (чтобы уста

Поэтов не хвалили мира!).

Сын входит. Пасмурна, пуста

Сырая, темная квартира...

Привыкли чудаком считать

Отца - на то имели право:

На всем покоилась печать

Его тоскующего нрава;

Он был профессор и декан;

Имел ученые заслуги;

Ходил в дешевый ресторан

Поесть - и не держал прислуги;

По улице бежал бочком

Поспешно, точно пес голодный,

В шубенке никуда не годной

С потрепанным воротником;

И видели его сидевшим

На груде почернелых шпал;

Здесь он нередко отдыхал,

Вперяясь взглядом опустевшим

В прошедшее... Он "свел на нет"

Всё, что мы в жизни ценим строго:

Не освежалась много лет

Его убогая берлога;

На мебели, на грудах книг

Пыль стлалась серыми слоями;

Здесь в шубе он сидеть привык

И печку не топил годами;

Он всё берег и в кучу нес:

Бумажки, лоскутки материй,

Листочки, корки хлеба, перья,

Коробки из-под папирос,

Белья нестиранного груду,

Портреты, письма дам, родных

И даже то, о чем в своих

Стихах рассказывать не буду...

И наконец - убогий свет

Варшавский падал на киоты

И на повестки и отчеты

"Духовно-нравственных бесед"...

Так, с жизнью счет сводя печальный,

Презревши молодости пыл,

Сей Фауст, когда-то радикальный,

"Правел", слабел... и всё забыл;

Ведь жизнь уже не жгла - чадила,

И однозвучны стали в ней

Слова: "свобода" и "еврей"...

Лишь музыка - одна будила

Отяжелевшую мечту:

Брюзжащие смолкали речи;

Хлам превращался в красоту;

Прямились сгорбленные плечи;

С нежданной силой пел рояль,

Будя неслыханные звуки:

Проклятия страстей и скуки,

Стыд, горе, светлую печаль...

И наконец - чахотку злую

Своею волей нажил он,

И слег в лечебницу плохую

Сей современный Гарпагон...

Так жил отец: скупцом, забытым

Людьми, и богом, и собой,

Иль псом бездомным и забитым

В жестокой давке городской.

А сам... Он знал иных мгновений

Незабываемую власть!

Недаром в скуку, смрад и страсть

Его души - какой-то гений

Печальный залетал порой;

И Шумана будили звуки

Его озлобленные руки,

Он ведал холод за спиной...

И, может быть, в преданьях темных

Его слепой души, впотьмах -

Хранилась память глаз огромных

И крыл, изломанных в горах...

В ком смутно брезжит память эта,

Тот странен и с людьми не схож:

Всю жизнь его - уже поэта

Священная объемлет дрожь,

Бывает глух, и слеп, и нем он,

В нем почивает некий бог,

Его опустошает Демон,

Над коим Врубель изнемог...

Его прозрения глубоки,

Но их глушит ночная тьма,

И в снах холодных и жестоких

Он видит "Горе от ума".

Страна - под бременем обид,

Под игом наглого насилья -

Как ангел, опускает крылья,

Как женщина, теряет стыд.

Безмолвствует народный гений,

И голоса не подает,

Не в силах сбросить ига лени,

В полях затерянный народ.

И лишь о сыне, ренегате,

Всю ночь безумно плачет мать,

Да шлет отец врагу проклятье

(Ведь старым нечего терять!..).

А сын - он изменил отчизне!

Он жадно пьет с врагом вино,

И ветер ломится в окно,

Взывая к совести и к жизни...

Не также ль и тебя, Варшава,

Столица гордых поляко'в,

Дремать принудила орава

Военных русских пошляков?

Жизнь глухо кроется в подпольи,

Молчат магнатские дворцы...

Лишь Пан-Мороз во все концы

Свирепо рыщет на раздольи!

Неистово взлетит над вами

Его седая голова,

Иль откидные рукава

Взметутся бурей над домами,

Иль конь заржет - и звоном струн

Ответит телеграфный провод,

Иль вздернет Пан взбешённый повод,

И четко повторит чугун

Удары мерзлого копыта

По опустелой мостовой...

И вновь, поникнув головой,

Безмолвен Пан, тоской убитый...

И, странствуя на злом коне,

Бряцает шпорою кровавой...

Месть! Месть! - Так эхо над Варшавой

Звенит в холодном чугуне!

Еще светлы кафэ и бары,

Торгует телом "Новый свет",

Кишат бесстыдные троттуары,

Но в переулках - жизни нет,

Там тьма и вьюги завыванье...

Вот небо сжалилось - и снег

Глушит трескучей жизни бег,

Несет свое очарованье...

Он вьется, стелется, шуршит,

Он - тихий, вечный и старинный...

Герой мой милый и невинный,

Он и тебя запорошит,

Пока бесцельно и тоскливо,

Едва похоронив отца,

Ты бродишь, бродишь без конца

В толпе больной и похотливой...

Уже ни чувств, ни мыслей нет,

В пустых зеницах нет сиянья,

Как будто сердце от скитанья

Состарилось на десять лет...

Вот робкий свет фонарь роняет...

Как женщина, из-за угла

Вот кто-то льстиво подползает...

Вот - подольстилась, подползла,

И сердце торопливо сжала

Невыразимая тоска,

Как бы тяжелая рука

К земле пригнула и прижала...

И он уж не один идет,

А точно с кем-то новым вместе...

Вот быстро по'д гору ведет

Его "Крако'вское предместье";

Вот Висла - снежной бури ад...

Ища защиты за домами,

Стуча от холода зубами,

Он повернул опять назад...

Опять над сферою Коперник

Под снегом в думу погружен...

(А рядом - друг или соперник -

Идет тоска...) Направо он

Поворотил - немного в гору...

На миг скользнул ослепший взор

По православному собору.

(Какой-то очень важный вор,

Его построив, не достроил...)

Герой мой быстро шаг удвоил,

Но скоро изнемог опять -

Он начинал уже дрожать

Непобедимой мелкой дрожью

(В ней всё мучительно сплелось:

Тоска, усталость и мороз...)

Уже часы по бездорожью

По снежному скитался он

Без сна, без отдыха, без цели...

Стихает злобный визг метели,

И на Варшаву сходит сон...

Куда ж еще идти? Нет мочи

Бродить по городу всю ночь. -

Теперь уж некому помочь!

Теперь он - в самом сердце ночи!

О, черен взор твой, ночи тьма,

И сердце каменное глухо,

Без сожаленья и без слуха,

Как те ослепшие дома!..

Лишь снег порхает - вечный, белый,

Зимой - он площадь оснежит,

И мертвое засыплет тело,

Весной - ручьями побежит...

Но в мыслях моего героя

Уже почти несвязный бред...

Идет... (По снегу вьется след

Один, но их, как было, двое...)

В ушах - какой-то смутный звон...

Вдруг - бесконечная ограда

Саксонского, должно быть, сада...

К ней тихо прислонился он.

...

Когда ты загнан и забит

Людьми, заботой, иль тоскою;

Когда под гробовой доскою

Всё, что тебя пленяло, спит;

Когда по городской пустыне,

Отчаявшийся и больной,

Ты возвращаешься домой,

И тяжелит ресницы иней,

Тогда - остановись на миг

Послушать тишину ночную:

Постигнешь слухом жизнь иную,

Которой днем ты не постиг;

По-новому окинешь взглядом

Даль снежных улиц, дым костра,

Ночь, тихо ждущую утра

Над белым запушённым садом,

И небо - книгу между книг;

Найдешь в душе опустошенной

Вновь образ матери склоненный,

И в этот несравненный миг -

Узоры на стекле фонарном,

Мороз, оледенивший кровь,

Твоя холодная любовь -

Всё вспыхнет в сердце благодарном,

Ты всё благословишь тогда,

Поняв, что жизнь - безмерно боле,

Чем quantum satis Бранда воли,

А мир - прекрасен, как всегда.

. . . . . . . . . . . . . . . .

quantum satis - в полной мере